Александр О`Шеннон - Антибард: московский роман
…После того поцелуя, завершившегося безмолвным расставанием и моим долгим затворничеством в туалете, она перестала появляться у Скородумова, но иногда сидит у меня на концертах, украдкой надев очки, и одаривает меня всякий раз 0,33 трехзвездочного коньяка в качестве глубоко символичного вознаграждения за мое мимолетное участие. Мы раскланиваемся и мило беседуем, пока не надоедает, и я ухожу с мирным поцелуем во вспыхивающую щеку. Однажды я, находясь в благодушном подпитии после сборного концерта в «Повороте», с кротостью и терпением попытался объяснить ей особенности поэтических пристрастий Сан Саныча Скородумова, умного и талантливейшего литератора, честного человека, искренне помогавшего многим, но по обстоятельствам своей нелегкой жизни ставшего несгибаемым реалистом и трибуном обоссанной московской подворотни, для которого слово «жопа» является тем самым самородком, чей ослепительный блеск радует сердце всякого трудолюбивого старателя, готового ради этого перелопатить целую гору словесной руды. Живейший интерес Сан Саныча и его искреннее желание участвовать в творческой судьбе начинающего автора вызывает фекальная тема, внезапно всплывающая где-нибудь посередине повествования о мрачном урбанистическом болоте, в котором барахтается лирический герой, как две капли воды похожий на самого автора. Присутствие в произведении неаппетитных физиологических подробностей и окутывающий его легкий смрад андеграунда может привести Скородумова в прекрасное расположение духа и даже послужить основанием для публикации в диагнозовском сборнике, где среди прочих почти неизбежно будет присутствовать некто, именуемый Алеша Мертвый.
Я посоветовал Рите написать трогательное стихотворение про девочку-пэтэушницу, у которой мама и папа — алкоголики, а на руках младший братишка-олигофрен, и чтобы определить его в элитарный сумасшедший дом с компьютерным классом, она прилежно учится, мечтая стать фотомоделью, но группа бесчинствующих подростков, подученных и подпоенных ее соседом по коммуналке, фээсбэшником-лимитчиком, чьи грязные домогательства она с презрением отвергла, ловит ее на пустыре и с хохотом насилует, топча карамель и запивая водку йогуртом «Данон», на последние гроши купленным для немощного брата… Я чуть сам не прослезился, пока сочинял все это. Короче, меня понесло.
— А потом, — добавил я взволнованно, — они на нее пописали!..
— А лучше покакали, — мрачно пошутил сидевший рядом пьяный пятидесятилетний поэт П. из плеяды скородумовских опущенных, и я с уважением пожал его потную руку.
Рита тогда холодно на меня посмотрела.
Наше знакомство не переросло даже в дружбу, но телефонами мы обменялись, и ее звонки, к счастью, достаточно редкие, но раздающиеся всегда не вовремя, доводят меня до крайней степени раздражения. Позвонив и сказав два-три слова, она замолкает, и я вынужден трещать сам, заполняя ее идиотские паузы никчемным суесловием. Я, как правило, в этот момент куда-нибудь опаздываю, или смотрю боевик, или только что пришел и хочу жрать, или я с дамой, или меня все заебали и поэтому мне очень хочется послать Риту или заорать: «Ну говори хоть что-нибудь, дура бестолковая!» — но я как-то раз занял у нее пятьсот рублей и не отдаю, тем более что она тактично дала понять, что даст еще, если мне понадобится, да и трехзвездочный 0,33 не хуй собачий, и поэтому я мучительно ворочаю своими засранными мозгами, чтобы найти темы для плавного течения разговора. Самый простой выход — это задавать вопросы, но я уже не могу придумать ни одного нового вопроса, а на все старые вопросы я давно знаю ответы. Я знаю также, что она ждет этих новых вопросов, но задавать их бессмысленно, так как с ней никогда ничего не происходит. Вот и сейчас.
— Андрюша?
— ДадаРитаэтояздравствуйрадтебяслышатьтыменяизвиниясейчасоченьзанятмненадосрочноубегатьпозвонимнепожалуйстазавтра…
— А ты будешь на концерте?
Ровный такой, спокойный голос.
— На каком концерте?
— Сегодня концерт в «Повороте», ты там выступаешь. Ты что, забыл?
— Але! Андрей, ты меня слышишь?
— Слышу… Погоди, а какой сегодня день?
— Суббота… Ты что, пьян?
— Я? Нет-нет… Ничего не понимаю!.. Как — суббота? Суббота?!
— Да… Что с тобой?
— Погоди-ка… Суббота? Блин! Ты знаешь, я спал… А сколько сейчас времени?
— Начало восьмого.
— Вечера?
— Ну конечно! Андрей, что с тобой?!
— Е-мое! Это что же, я, значит… Постой-постой, дай-ка я соображу… Я ведь успеваю на концерт!
— Ты же сказал, что куда-то торопишься…
— Нет-нет, это я так… Концерт, да… Ну, блин! Да, я обязательно буду на концерте. Ты придешь?
— Приду. Какой-то ты странный… Я тут взяла тебе кое-что… ну, что ты любишь.
— Спасибо тебе огромное, Рита, ты прямо мой ангел-хранитель. Это у меня с головой что-то…
В ванной умолкает вода, и раздается по-семейному уютный голос Веры:
— Андрюша, ты чайник поставил?
Вот еб твою мать!
— Ритатыобязательноприезжай, — начинаю я тарахтеть, — извинияужебегуатобоюсьопоздатьтамвстретимсяиобовсемпоговоримпокапокапока!
И кладу трубку. Пиздец!..
— Сейчас поставлю!
Суббота! Начало восьмого вечера! Ничего не понимаю… Сколько, казалось бы, всего произошло! А как же тогда… Нет, надо выпить.
Голый, оставив ком одежды на полу в комнате, выхожу на кухню. Да, что-то я в последнее время совсем… изнемог, что ли? А может, допился? Или заебали все?.. Ставлю теплый еще кофейник (вон даже кофейник не остыл!) на газ. Он тут же начинает тонкогласно петь. Голова тяжелая, но боль почти прошла. Я обессиленно падаю на табуретку и строго смотрю на бутылку. Да, надо выпить и расслабиться. Я киваю и наполняю мензурку. Вера в ванной тихонько напевает, видимо, что-нибудь материнское из Долиной, пытаясь, наверное, хоть что-то сделать с собой перед зеркалом.
Суббота!.. Неужели суббота?
Я выдыхаю и, страшно сморщившись, одним махом выпиваю.
Бр-р-р-р… Какая гадость! Лью в себя пепси прямо из бутылки. Вставляю в рот сигарету и прислоняюсь раскаленным виском к стене. Старею, старею… Пение обрывается.
— Андрюша, а мы к Алферову едем?
— Да, надо ехать…
— А мы успеваем?
— Успеваем, успеваем… Ты давай выходи, а то время поджимает. И смотри об пилу там не ударься…
Я, значит, и не спал вовсе. Просто отключился и на автопилоте давай хуячить!.. Я решительно беру бутылку и выливаю остатки в мензурку. Почти полная. Лицо горит, голова гудит, но не болит. Надо будет еще выпить кофейку. Вода уже, кстати, кипит. Я встаю, выключаю газ и стоя выпиваю коньяк. Жадно допиваю теплую пепси из бутылки. Вялость и томность во всем теле, мозги — как вата.
— Вера! — ору я. — Чайник вскипел! Выходи, нам надо торопиться.
Из ванной доносится невнятное бормотание.
Ох-ох-ох… Что-то мне надо было… Что-то сделать…
Морщась, возвращаюсь в комнату и тупо смотрю на валяющуюся одежду. Гадость какая — вся мокрая, как же я это надену? Бр-р-р…
Я направляюсь в угол, где на венский стул свалены мои остальные вещи. Почесывая зябнущий зад, роюсь в этой куче и первое, что выуживаю, — не совсем свежие, но еще не затвердевшие носки, один черный, а другой серый, но это ничего… Потом мне попадается скатанная в шар байковая рубашка, которую я хотел, да забыл отвезти постирать домой. Я встряхиваю ее, осматриваю, нюхаю. Да, блин… Ладно, под свитером ее все равно никто не увидит. Мои вторые джинсы висят на спинке стула, кое-где расцвеченные, как палитра, пятнами от кетчупа, коньяка и оброненной на них жирной пищи. Их я тоже хотел постирать, да все как-то руки не доходят… Выбирать, впрочем, не из чего — больше у меня никаких штанов нет, а эти по крайней мере сухие. Пипл схавает. Из ванной раздаются возгласы Веры, в которых слышится досада и раздражение. Ну что там еще?!
— Вера, — кричу я, отколупывая когтем с джинсов присохший лук от датского хот-дога, — выходи, нам еще кофе попить надо и ехать… Теперь будет целый час копаться, — сердито бормочу я.
Так, а трусы? А вот трусов-то у меня больше и нету. Вторые и последние трусы, с пропуканной дырочкой на попе, я оставил дома, когда возил стирать их в машине. Что же делать? Влажные надевать противно, Мася может озябнуть… А, хрен с ним, поеду без трусов!..
— Вера-а-а, — зову я нудным голосом, — выходи-и-и…
Я натягиваю рубашку, и трехмесячная нестиранность карябает мне кожу. Прямо хоть женись опять, ей-богу! По крайней мере рубашки будут постираны… Надеваю носки и разминаю их пальцами ног. Для одного раза сойдут. Залезаю в джинсы и запихиваю в них бесчувственного Масю.
Он похож на благодушного насосавшегося клопа. Авось, подлец, не замерзнет.
— Вера! — кричу я грозно.
Я возвращаюсь на кухню, беру с табуретки свитер и надеваю его. Мне становится жарко. И все-таки я пьян. Надо кофейку…
